Мое счастье – это свободная комната со светлыми обоями, красивые цветы в вазе, кактус на подоконнике и яркий пышный солнечный свет. Я принадлежу этому миру тепла и доброты. Я принадлежу миру красок и цветов. я свободна, когда никому ничего не должна, когда за окном нет серой городской пыли, а мое постельное белье не выкрашено в пошлый фиолетовый общажный треугольник.
Я провалялась в постели больше двух часов, разглядывая белые плиточные узоры потолка, вытягивая руки вверх и в миллиардный раз изучая свою кожу. Переворачиваясь с боку на бок, я смотрела то на стол, заставленный новогодними подарками, то на бледно-розовые, но не менее красивые, цветы на обоях. Я чувствовала, как волны удовольствия и покоя охватывают мою больную и искалеченную душу.
Чем я становилась дальше от того безумного понедельника. тем ужаснее и отвратительнее становился он в моем воображении.
Я вспоминаю с содроганием оставленную мною вазу из-под цветов, чайный пакетик в кружке Сережи и мои остатки листового чая с медом в стеклянной чашке. Я бежала из Москвы, не успев даже убрать со стола, не выкинув фантики в мусоропровод и не свернув мой бомжесвитер. Я садилась в такси, прижимая букет роз к груди, который хотела выкинуть по выходу из общежития.
Бедные цветы. Бедные прекрасные розы.
Они до сих пор, спустя три дня, стоят в маминой любимой вазе, расточая свой тонкий и нежный аромат по моей комнате.
Я привезла эти чудесные цветы из глубин ада, из средоточия зла, из лап самого Дьявола. Я внесла эти цветы в свой дом, залила ледяной водой с чайной ложкой сахара и оставила на кухне.
В ту ночь я не раз приходила, чтобы в темноте постоять и посмотреть. Я знаю, что эти цветы смотрели и на меня. Ах, если бы они могли говорить, то наверняка сказали бы мне: «Ли, ты ведешь себя как идиотка.» А я бы сказала: «Я знаю. Я знаю…»
Маленькие нежные бутончики немного увяли, после тяжелого переезда. Немые зрители моей боли и ужаса.
В ночь моего бегства я поняла, как сильно ненавижу цветы, а особенно букеты роз.
Я помню, как трепетно заворачивала их в газету, как прижимала к груди в такси, как долго укладывала их на верхнюю полку в автобусе. Как тяжело было проходить с ними через огромные стеклянные двери вокзала. я несла их, крепко сжимая в руках, боясь повредить стебли или уронить в грязь. это был огромный труд привезти розы из Москвы в Елец. Я больше чем уверена, что многие девушки оставили бы их дома. но я должна была….должна была их видеть, чтобы не забыть.
Выходя из комнаты общежития, замыкая дверь на ключ, я держала розы в руках с твердым намерением выкинуть их. с твердым намерением раздавить их подошвой ботинок.
Рывком одной руки я открыла створку мусоропровода, а другой сжимала цветы. На меня пахнуло помойкой, холодом и… бездной. мои волосы взвились вверх от сквозняка. я зажмурила глаза и поднесла руку, чтобы со всей силы пихнуть букет в жерло самого Ада.
Но не смогла.
Я представила, как нежные розы, такие прекрасные и ароматные, лежат на самом дне, как их заваливает кучей отходов, как зеленые стебли вянут и чернеют в темноте подземелья… Я знаю, что должна была их выкинуть. я знаю, что должна была, как минимум, оставить умирать их в общежитии. я уверена, что уже сейчас лепестки бы осыпались на стол, а ствол потемнел. Что Диана, приехавшая раньше меня, без сожаления выкинула бы их вместо меня. я даже не видела бы, как страдают эти создания.
Но я не могла.
Я прижала букет к лицу и вдохнула аромат. Я почувствовала, что кроме этих цветов в Москве у меня никого не осталось. В конце конов, розы не виноваты, что их подарили при таких обстоятельствах. Они не виноваты в том, что были рождены цветами. Они не виноваты в том, что так нежны и прекрасны.
Я забрала их собой, потому что не смогла бы убить их именно так.
Спустя три дня они так же прекрасны. Ведь я меняю воду каждую ночь. И каждую ночь опрыскиваю ледяной водой.
Они не виноваты, что рождены цветами. и мне так жаль, что скоро увянут.
Иногда я поражаюсь уровню своего безумия.
Я в шоке от того, что впустила Мишу в свой дом. В свою обитель.
Я поняла, что он был в моей комнате только после того, как за ним закрылась дверь.
Его сообщение, первое за столько недель бездумного одинокого молчания, выбило меня из колеи настоящей жизни, которую можно было потрогать и ощутить.
Я была в метро. с каждым словом я все больше нуждалась в поддержке, с каждой буквой мне становилось все труднее дышать.
Я шла, держась рукой за холодную и грязную стену. только лед мрамора возвращал меня в реальность. я чувствовала, как разум вытекает из ушей, как реальный мир смешивается потоками с миром безумств воображения. я была уверена, что с каждым вдохом тухлого затхлого метро я все ближе к обмороку и психическому расстройству. я была уверена, что вот-вот умру. еще один шаг, я потеряю равновесие и осяду на пол, схватив голову руками.
Но я не упала.
И не сошла с ума.
Я продолжала спокойно идти. держась рукой за холодную мраморную стену, отдавшись на управление мной потоку спешащих куда-то людей.
Я была уверена, что он не придет, поэтому позвала его. Каждая секунда отдавалась ударом в висках. каждое мгновение растягивалось в вечность. в тугую, неблагодарно-бесконечную, всеобъемлющую и разрушающую вечность. Вечность, которая, казалось, никогда не иссякнет, не испепелится, не разрушится и не закончится. Никогда, никогда, никогда!
Я выходила из метро и точно знала. Он не придет.
Я знала, что я не героиня кино, в котором люди бросают все свои дела, чтобы приехать, вернуться и все исправить. Я знала, что учеба и работа для Миши были превыше всего. Превыше всего были и его проблемы, его дела, его соседи, его эгоизм, в конце-то концов. В его мире мне не было места. потому что я была подобно дивану, который ты вознамерился взять в поход: мягко, уютно и по-домашнему, но слишком много и слишком тяжело. Меня никогда не взяли бы в поход. как и Миша не поставил бы меня превыше всего. Но я взяла билет на полночь, а не на восемь вечера, как планировала.
Хотя знала, что проведу несколько часов в тупом одиночестве.
Когда Миша спросил мой адрес, мне было все равно. Когда он позвонил и сказал, что он в маршрутке, я натянула куртку и пошла снять деньги на дорогу. Я до сих пор не верила, что он приедет.
Выходя из банкомата, увидела подъехавшую к остановке маршрутку и усмехнулась удачному совпадению. было бы забавно стоять на морозе и ждать то, что никогда не произойдет. я даже решила постоять на светофоре и посмотреть, как отъезжает то, что должно было привезти Мишу. А потом у меня зазвонил телефон, и я увидела его.
Все мое естество, вся больная душа напряглись в ожидании, когда он подходил ко мне. я стояла и ждала, когда в моем сердце что-то вспыхнет чернеющим пламенем горящей плоти. я ожидала ощутить смрад от разлагающегося трупа собственного разума.
Но он подходил, а я ждала.
я поняла, что обязана быть другом его личного комплекса Бога. я поняла, что сейчас он точно хочет услышать от меня. я буквально знала все наперед. поэтому я улыбнулась так весело и добро, на сколько мог мой мертвый дух. И оказавшись в его крепких объятьях, я ощутила, что действительно рада видеть этого человека. правда рада.
Мне захотелось его согреть, налить крепкого горячего чая, завернуть в плед и успокоить. Я знала, что не должна этого делать. Была уверена, что Алиса, мама и Сережа будут точно против как минимум того, что он окажется в моей комнате: все они были собственниками личного пространства. Но я впускала его в свой мир с точной уверенностью, что ничем плохим это не кончится.
Миша подарил мне цветы, улыбаясь красивыми крепкими зубами. Я почувствовала, что действительно рада подарку. Они были красивые и маленькие. такие, как я люблю.
Мы сидели за столом в ярко освещенной комнате, и пили горячий чай. Я уже знала, что Миша мне скажет, и он говорил именно то, что я же тысячу раз прокрутила в голове, пока мы шли в общежитие. Мои мысли полностью принадлежали ему.
он говорил много того, что я не смогла бы воспроизвести вслух. он говорил, что понял, в чем был не прав, что он не должен был лезть в мой мир, что он не должен был его разрушать. Что он кругом неправ, что теряет друзей из-за собственного Я, огромного и нерушимого Я. Он говорил, что увидел изъяны всей своей теории, говорил, как ему сейчас тяжело.
Я слушала. я знала, что и как он будет говорить. и чувствовала, как мои руки дрожат.
Он сказал: «Я люблю тебя, Лиза. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Чтобы ты улыбалась. Что я должен для этого сделать?»
я опустила голову.
- Знаешь, все это выглядит так, будто ты разбил мою вазу XVII века, а теперь предлагаешь купить вместо нее пузырь из «Ашана» за сто рублей. – Я подняла голову и посмотрела в его красивые карие глаза. – Я не верю в твою любовь. Твою любовь – порождение эгоизма. зачем ты здесь? Что тебе нужно? За что ты хочешь извиниться и что хочешь исправить? ты сам знаешь? или ты пришел потешить свой эгоизм?
- Да, Лиза. Если смотреть с этой стороны, то я пришел не ради тебя. А чтобы услышать: «Я тебя прощаю, Миша.»
- Мне не за что тебя просить.. Ты не сделал ничего плохого.
- Я так не думаю. Я сотворил много плохих вещей.
- Алиса думает, что редкий мудак и козлина. Моя мама о тебе тоже не лучшего мнения.
- Что ты им обо мне говорила?
- Я рассказывала то, что происходило между нами.
И тут я опустила голову, чтобы не видеть его лица. я не хотел его ни видеть, ни знать.
В какой момент я вошла в тот возраст, когда отношения стали трудной работой? с каких пор мне нельзя стукнуть обидчика песочным совком или обсыпать снегом? я прикинула, что у меня где-то завалялась деревянная лопаточка для жарки мяса и половник.
Мне хотелось встать, подойти к окну и отвернуться. Чтобы не видеть Мишу. Чтобы не слышать Мишу. Чтобы не знать о существовании Миши.
при этом я хотела положить руку ему на плечо и сказать, что со временем все наладится, все станет лучше.
- Я не хочу тебя терять. – сказал он.
Я сжала губы в тонкую полоску и кивнула. Ты не потеряешь меня, пока сам этого не захочешь.
Для меня это всегда было мукой: принадлежать людям, но не иметь возможности уйти. Я хотела погладить Мишу по плечу, успокоить и утешить. Но я все еще не знала, что он тут делает. Я почему-то вспомнила РИО, когда он бежал ко мне каждый раз, когда ему было плохо. Как мы делили то, чего не было, как тяжело принадлежали друг другу в моменты встреч. Я ощутила себя грязной, чужой и лишней. Я ощутила себя пошлой.
- Что я могу сделать, чтобы ты была счастлива?
Я посмотрела ему в глаза, с трудом сдерживая поток слез.
- Я буду счастлива, когда буду любима. Чисто. и Просто так. Ты не способен на любовь. Ты не умеешь любить.
- Меня никто не научил. Я никогда не был любим просто так.
Я любила тебя. Просто так. Потому что ты есть.
Не знаю, сказала ли я это вслух. Но подумала именно так.
- У меня никого здесь нет, Миш. Никого.
Я ковыряла пальцем скатерть…
- Никого… Ты ушел… Моя сестра…беременна… - Я не узнавала свой голос, а горлу подкатил ком. Я чувствовала, как мой стальной мир дает трещину. – А мой брат…мой прекрасный и добрый брат…в свой тридцать второй День Рождения был один…Даже я не пришла.
Я закрыла руками лицо и заплакала. А затем нахлынуло осознание собственной никчемности, бесполезности и боли. Я поняла, что ненавижу саму себя и Мишу в том числе. Меня разрушала моя неспособность жить так, как хочу. Я зарыдала так громко и надрывно, что мне показалось, будто это не я. Мое тело затрясло крупной дрожью, руки сжали волосы так, что побелели костяшки.
- У меня никого нет... – захрипела я сквозь руки. – Я так устала…
- Лиза, дай мне руку. – тихо сказал Миша.
Но было поздно. Я зарыдала еще сильнее и громче, а слезы покатились из глаз потоками. Мне казалось, я лопну от рвущейся наружу боли. Весь мир потерял смысл, а я – грань реальности.
- Я не могу писать! – закричала я в руки. – Я просидела вчера перед пустым листом всю ночь и не выдавила и строчки! Я мертва! Мертва! Слышишь?!
Не помню, как оказалась в Мишиных руках, он что-то говорил, но я не слышала. Он сжимал мои плечи, гладил волосы, а я чувствовала, как бьется в предсмертной агонии мое искалеченное сердце.
Я не чувствовала дыхания, я забыла как дышать, я хватала воздух ртом и не чувствовала ничего, кроме боли в каждой клетке моего тела. Меня потряхивало, как в лихорадки. Я давилась болью. Металлический вкус наполнил рот.
- Я мертва! Мертва! – хрипела я, раскачиваясь на стуле. – Я не точила карандаши, потому что не рисую!
- Лиза, тише! – Он крепко обнимал и не отпускал.
- Я так устала! мне так больно! – надрывалась я, сквозь клетку собственных рук. Как только я сказала, как только эти слова сорвались с моих губ, я поняла, что это действительно так. Я действительно умирала. И только Мише я сказала то, что так долго мучило меня.
Я мертва! Мертва! Мертва! Это ты разрушил мой мир! Ты бросил меня, когда я сходила с ума! ты! ты!
- Я видела маленькую девочку! я видела в гробу! – я чувствовала, как он пытается отнять мои руки от лица и волос. – Но я не смогла написать тебе! не смогла! тебя не было!
- Прости меня! – донеслось откуда-то из другой Вселенной.
- Не было! Не было! Не было!
Он был слишком далеко, чтобы я слышала.
- Оставь меня! оставь!
Я захлебнулась слезами.
- Я даже не слышу музыки в наушниках… - выплюнула я наружу из комка нервов и боли. – Не слышу…
Не слышу. Не слышу… Не слышу…
Я почувствовала, как он, крепко взяв мои запястья, отрывает руки с клочьями волос от лица и закидывает себе на плечи. Я надрывно захлебнулась слезами, уткнувшись носом ему в шею, размазывая по синему свитеру свои сопли, слезы, подводку, тушь, пудру и куски шелушащейся кожи. я продолжала плакать, а он вжимал мои плечи в свою грудь. Я не помню, что он говорил. не помню. Я была на грани с реальностью. я действительно была близка к мысли о безумии.
На что он надеялся? на что?
Мою боль и одиночество нельзя измерить, нельзя утешить и как-то уменьшить. Я не права, когда обвиняю его во всех смертных грехах. Мы были близки. во многом. Я принадлежала ему мыслями и чувствами. А он не обязан отвечать мне тем же. Он не обязан любить меня так же сильно, как и я его. Он не обязан вытирать мне слюни каждый раз, когда я схожу с ума. Потому что в этом виновата я, а не Он. Он, по большому счету, не сделал ничего плохого. Он просто ушел. Оставил меня. Но он не был должен держать меня за руку каждую секунду моей жизни. Просто не должен был.
Мы не должны возлагать на людей надежды, ведь в этом мире у нас есть только Мы. И никто больше не должен любить нас. Почему я такое большое значение придаю любви? почему я так старательно пытаюсь отыскать ее отголоски в других людях? почему мне для счастья нужны другие люди? Это смешно.
Все потому, что я слаба. Я маленькая и больная Ли, которую нужно совсем чуть-чуть пожалеть, чтобы она могла свернуть горы.
не помню, сколько сидела, уткнувшись в свои руки лицом, не помню, как долго рыдала Мише в плечо. Не помню, что он говорил. Когда я очнулась, я увидела себя в зеркале, напротив двери. Мои руки казались такими маленькими и бледными, с розовыми ногтями, впившимися в спину Миши. Я выглядела белым комом снега. Я гладила черные и густые волосы Миши, прижималась щекой к его небритой щеке и думала, что мертва. что это просто сон. далекий и ненастоящий. я впервые испугалась за собственное здравомыслие. За полноту своей нормальности. Ведь я не могла сойти с ума.
Не могла ведь?